РАУЗА КАСТРОВА: Мне было очень грустно, когда я узнала, что они хотят сломать мечеть моего деда на проспекте Мира
Накануне своего 100-летнего юбилея внучка известного татарского мецената Салиха Ерзина, построившего московскую Соборную мечеть на Проспекте мира, Рауза Кастрова дала интервью издательству «Большой Город», где рассказала о своей семье, об истории строительства Соборной мечети г.Москвы и жизни татар-мусульман в Москве за прошедший век. Предлагаем вам выдержку из него.
Я родилась в Касимове 11 сентября 1911 года. У нас в семье были четыре брата и три сестры. Мой отец Ахмед Хайруллович Кастров был купцом. Он умер, когда мне исполнилось 10 лет. Моя мать — дочь известного московского купца Салиха Ерзина.
Своего деда Салиха Ерзина я не помню, он умер, когда я была еще совсем маленькой. Он жил в доме в Климентовском переулке. Дом сохранился, сейчас там находится какой-то институт.
До революции половина здания была отдана гимназии, а в другой части жил дед с семьей. Мой дед — пастушок, неграмотный. Приехал в Москву в 13 лет из села Азеево Тамбовской губернии, сейчас это вроде Рязанская область. Село тогда было очень большим — с тремя или четырьмя мечетями. Отец деда Юсуп знал, что Салих смышленый парень. Кто-то ехал из Азеева в Москву, и Юсуп попросил: «Захвати моего сына, поставь его там на какую-нибудь работу». Сначала дед работал у одного татарина, владевшего лавкой, в которой торговали хлебом, сахаром, мукой, мануфактурой — товаром из ситца. Он был там мальчиком на побегушках, а умер миллионером. Дед был очень честным. Никогда копейки ни с кого лишней не взял. Подрастал, стал помощником продавца. Хозяин присматривал за ним, видел, что толковый, и сделал его старшим продавцом. Дед работал в магазине и жил в домике на Большой Татарской. Этот дом снесли, когда расширялся радиозавод. У хозяина была дочь. И он говорит деду: «Салих, женись на моей дочери, я тебе оставлю магазин и дом». Салих подумал и решил жениться.
Мечеть на проспекте Мира построили на средства деда. Когда к деду пришли и спросили, сколько он может дать, то он спросил в ответ: «А сколько нужно?» Салих им дал столько, сколько они попросили, и сказал, что больше они могут ни у кого не брать.
Моя мама родилась в 1870 году. Ее звали Хадича. Она была дочерью Салиха Ерзина. Ее воспитывали в религии. Они молились, читали Коран.
Я уехала из Касимова в 10 лет. Училась у абыстай — жены муллы, мальчикам же преподавал сам мулла. Я помню, он очень красиво читал Коран.
Я сразу научилась двум языкам — русскому и татарскому. Папа и мама говорили со мной по-татарски, а няня была русской.
В Москве с 14 лет я начала ходить в религиозную школу при мечети. Туда брали только после 13 лет. У нас мулла Абдулла Шамсутдинов читал Коран с напевом. У него голос очень хороший был. А Муса Бигиев рассказывал, как происходит хадж, о жизни Магомета. Очень интересные занятия были. Во время Рамазана я ходила на вечерние молитвы. Они называются таравих. «Мухаммед — мой пророк. Книга моя — Коран. Вера моя — ислам».
Мамина сестра Гульсум Яушева очень любила татарские песни, пела их так красиво, таким тонким голоском. У нее был единственный сын Искандер, и он умер в 21 год от аппендицита. Как-то Шамсикамар, Гульсум и Искандер ехали в трамвае. Они говорили по-татарски. И какие-то интеллигентные на вид женщины по-немецки начали ругать татар. Они бы и по-русски, наверное, ругали их, да ведь все татары говорят по-русски. А Искандер все понимал — он учил немецкий. Он подошел к ним и по-немецки сказал: «Как нехорошо. Вы стоите и ругаете людей, которых не знаете». Они покраснели, пошумели и быстро на первой же остановке сошли.
Мы с друзьями собирались в саду у мечети. От нашего дома до мечети шли сады. Брат играл на скрипке, кто-то играл на мандоле. И часов до двух-трех ночи мы гуляли в наших садах, пели песни, танцевали. Такие татарские вечера бывали. Иногда мы собирались в нашем доме в Малом Татарском. У нас была огромная комната — 36 метров. Пили чай из самовара, пели по-татарски, плясали.
По соседству с нами жила Фатима Шакулова. Ей было тогда лет 90. Она прекрасно играла на рояле и была такой выдумщицей. Фатима была немножко со странностями. У нас жила корова в Малом Татарском. И Фатима советовала моей тете: «Слушай, ты зачем бедную корову здесь держишь. Ты утром вставай и веди ее на Воробьевы горы». Но разве можно? Туда полдня пройдешь, обратно полдня. Разве можно туда ходить? Ее три дочери знали иностранные языки. Люди говорили: «Шакуловы — это наследники Мухаммеда».
Одна из ее дочерей, Сара Шакулова, закончила Сорбонну и одно время даже работала директором школы при Доме Асадуллаева. А затем ее назначили преподавать ликбез. Сара ходила к нашей соседке Шамсикамар-апа Орловой, и они вместе твердили: «Мы не рабы, рабы не мы». Шамсикамар работала кухаркой на фармацевтическом заводе. Сама она была из какой-то деревни, и ей дали почему-то русскую фамилию. Шамсикамар была даже назначена депутатом Моссовета. Все знали клич Ленина: «Каждая кухарка должна управлять государством». Ну вот ее как кухарку и выбрали депутатом Моссовета. Умерла она очень легко — почувствовала себя плохо, села на скамейку в скверике и умерла.
Я как-то пришла в библиотеку и вижу — там Муса Джалиль сидит. Наша библиотекарша Амина ему говорит: «Запиши Раузу в свой литературный кружок! Хоть по-татарски научится говорить». А между прочим, я хоть плохо, но говорила, а его жена вообще не говорила. Меня и записали.
Это было очень тяжелое время, на самом деле. Ужасное что-то творилось. В 1936 году расстреляли нашего муллу Абдуллу Шамсутдинова. Его обвинили в так называемом антисталинском заговоре, руководителем которого был Ахметжан Файзулин. Всех расстреляли, кроме Файзулина.
Моя троюродная сестра Амина Акчурина работала переводчицей и машинисткой в посольстве Турции. Она знала французский и английский, получила образование в гимназии в Питере. Амина была очень остроумной и интересной женщиной. Потом ее совершенно неожиданно арестовали и расстреляли. Подозревали, наверное, что она что-то передала туркам. А что она знала? Ничего.
Я очень хорошо помню Мирсаида Султан-Галиева. Он был приятным симпатичным дядькой. Его погубил Сталин. Султан-Галиев женился на моей двоюродной сестре Фатиме. Как-то мы еще девочками пришли к тете Фатихе, и он встретил нас в коридоре. Мирсаид остановил нас и сказал: «Девочки, старайтесь, обязательно учите русский язык, не забывайте татарский. Вы должны знать и татарский, и русский».
В 1937 году меня, маму и мою сестру выслали в Акбулак, Чкаловскую область.
Из ссылки я вернулась в 1939 году. И перед самой войной устроилась работать в хореографическое училище при Большом театре. Мне нужно было заполнить анкету из 12 страниц. Первая страница — когда, где родилась, а дальше нужно было писать и про деда, и про бабку, и всю семью вспоминать. Мне сказали — пишите правду. Я всю правду и написала: почетный потомственный гражданин, помещик, купец, брат сидел, второй брат сидел, статья 58. И когда я написала, пришла в отдел кадров. А там сидел, на мое счастье, мужчина. Он прочитал первые страницы, где я родилась, училась, где работала и как работала, а дальше он не стал читать и оформил меня. Секретарша удивленно на меня посмотрела: «Что? Подписал?» Я говорю: «А вы знаете, он не смотрел». И она решила заставить мою анкету папками, чтобы потом вообще никто не посмотрел.
Во время войны я продолжала работать в хореографическом училище. Нас осталось 11 человек, все остальные эвакуировались. Одно время очень часто бомбили. Первый раз бомбежка очень сильная была. Тогда так получилось, что разбомбили много кинотеатров. На Арбате был кинотеатр — попала бомба, на Зацепе был — попала, на рынок Смоленский застекленный — попала. Наверное, думали, что это фабрика или еще что-то. Было страшно, но мы не хотели эвакуироваться. У меня два брата были в лагере, а третий — на фронте. Мама сказала: «Я не поеду, я останусь здесь. Вдруг кто-нибудь вернется, а нас здесь не будет». Ну как я могла уехать и оставить маму? Я отказалась.
В войну от голода умер знакомый нашей семьи Махмуд Акчурин. Он составлял список татарских невест и женихов и всех сватал, но у него никто не женился. Махмуд был очень хорошим и добродушным. Во время войны выдавали пайки. Его мать выжила, так как он отдавал ей часть своего пайка, а сам с голоду умер.
В войну умерла моя мама. У нее всегда было улыбающееся, веселое лицо. Ее даже на улице ругали: «Идет война, убивают людей, а ты все ходишь, смеешься!» Она говорит: «Я не смеюсь, у меня у самой дети на войне».
В свою последнюю ночь мама была уже почти без сознания. Лежит и зовет нас, мы приходим, а говорить она почти не может. До этого она целый день читала молитвы. Громко читала. Одну за другой. Молитвы читать могла, а говорила уже еле-еле. Занавески были закрыты. Она просила меня открыть занавески. А я отказывалась: «Мама, нельзя открывать, штраф 100 рублей. Бомбежки же идут». А она тихонько говорила: «Неужели тебе жалко за меня 100 рублей заплатить?» У меня их все равно не было.
После войны я поехала в Чибью, в Коми, навестить больного брата Абдул-Хамида. Он отсидел в лагере в Воркуте — и затем был отправлен работать на электростанцию в Чибью. Ему нельзя было уезжать с Севера. Я выхлопотала пропуск, чтобы выехать из Москвы. Ехала в общем вагоне, потом перешла за пол-литра в прямой вагон, который идет прямо до Чибью. Двое суток мы стояли на одной станции, потом на другой станции, опоздали к поезду, к которому наш вагон должны были прицепить. Я в одном вагоне с начальниками лагерей ехала. Они были обычными людьми, ничего зверского и лагерного в них не было. Тогда была объявлена амнистия, но только уголовникам. И, разговорившись, начальник финансового управления лагеря сказал: «А долго ли там будут этих безгрешных держать?» Это он имел в виду политических заключенных. Уже в автобусе в Чибью я узнала, что брат недавно умер от воспаления легких. Брата похоронили по мусульманскому обряду. Была одна татарка там. Заина, по-моему, ее звали. Она обмывала его сама по-мусульманскому обряду, читала над телом. Она мне потом рассказывала, как он умирал, как она его хоронила.
Я знала нашего известного композитора Салиха Сайдашева. Когда его недавно поминали в Доме Асадуллаева, я ездила в татарский клуб. Я была последним человеком, который видел его живым. Он умер в 1954 году. Сайдашев был изумительно симпатичный, очень обаятельный. До его смерти года два я с ним общалась. Его женой была девушка из очень богатой семьи — Асия Казакова. В юности они ухаживали друг за другом, но об их свадьбе не было и речи. И ее выдали замуж за какого-то нэпмана. Потом нэпмана арестовали. Сайдашев тоже женился. Жена у него была русская, которая пила и научила его пить. Но в конце концов Асия вышла за него замуж. Она с ним ходила даже по пивным, следила, чтобы он не перепивал. Он с ней стал совсем другим. У него был рак легких. Ему сделали операцию. Я была накануне операции. Асия плохо себя чувствовала и попросила меня отнести ему передачу. Я встала в очередь. Человек пять прошли. Потом говорят: посылки не принимаются, пусть идут на свидание. И я взяла халат и пошла к Сайдашеву. Он был в таком хорошем настроении, так шутил, так смеялся. На его музыку как раз были поставлены спектакли. Он так веселился: «Рауза, куда я буду деньги девать? И такой спектакль, и такой пойдет». И такой веселый, так смеялся. Потом пришел его сосед после операции и скривился. «А я что, такой же кривой буду? Кривота пройдет? Как я буду дирижировать?» А потом опять смеялся! Ну я посидела с ним, поговорила и ушла. Ему сделали операцию, но не велели вставать. Он пошел ночью по коридору, поскользнулся, упал, швы разошлись. И все — на второй день утром умер.
Мне было очень грустно, когда я узнала, что они хотят сломать мечеть моего деда на проспекте Мира. Сначала было сказано, что мечеть собираются ремонтировать. Я и деньги внесла на это дело. У меня был случайный доход. Моя соседка устроила поминки по своему мужу. На этих поминках даже арабы из Аравии очень красиво читали Коран! Были ее родные, я была там. Как заканчивают читать Коран, у нас садаку дают. Набралось тысяч 7—8 рублей, и все эти деньги отдали мне. Ну куда я буду девать эти деньги? Как раз началась реставрация мечети, и я все деньги отнесла туда. Еще свои прибавила. По-моему, 10 тысяч отнесла. Конечно, брать обратно я не буду. Но я боюсь, что внесла деньги не на реставрацию мечети, а на ее разрушение.
В Историческую мечеть назначили очень хорошего муллу, еще давно, сразу после ее открытия, в 1993 году. И я туда ходила, книги отнесла. Он приветливый умный мужчина. Мы всегда с ним чай пили, о религии говорили. И потом я его потеряла. Оказывается, он сейчас в самой дальней мечети в Отрадном служит. Я не знаю, как туда доехать, но мне очень хочется к нему попасть.
На фото: Рауза Кастрова и ее подруга Ангелина Коваленко в ссылке в Акбулаке (Чкаловская область), 1937–1939 годы.
Источник: ислам-россия.рф